Ты просыпаешься в гробу - запах формальдегида, сырой земли и дерева, - просыпаешься от раздражения, ворочаешься и, в конце концов, пробиваешь окоченевшими руками крышку.
Отплевавшись от земли и вытряхнув ее из волос, ты оглядываешь кладбищенский пейзаж. Прищелкиваешь пальцами, поправляешь на ходу грязный пиджак и идешь, пританцовывая, на мелькающий среди деревьев свет фонаря.
Испуганный сторож, седея на глазах, прижимает фонарь к груди и теряет дар речи. Ты не обращаешь внимания, сипло рычишь: "да дай уже сюда!" и отбираешь у него источник света. Потом, уже в его сторожке, придирчиво оглядываешь себя с ног до головы - волосы свалялись и покрылись комьями земли, одежда грязна и изорвана, лицо синеватое и в пятнах. "Нет, - думаешь ты. - В таких туфлях решительно нельзя выходить в город", - и откапываешь в тумбочке старомодные, но целые и блестящие штиблеты сторожа. Они идеально сидят на твоих ногах, и ты довольно прищелкиваешь каблуками, прежде чем выйти наружу.
Под полной луной и бегущими облаками ты напеваешь себе под нос, перебираешь пальцами воображаемые струны и даже слегка подпрыгиваешь в такт. Изредка мимо проносятся машины, и еще реже, поймав тебя в свет фар, водители резко меняют курс, объезжая тебя по широкой дуге.
Ты добираешься до своего города - знакомые узкие улочки, знакомые парочки на скамейках, знакомые пьяницы по углам и шпана в подворотнях. До тебя никому нет дела, а ты идешь, все отчетливее пританцовывая, с фонарем в руке, и находишь дорогу на слух.
Кто-то пытается попросить у тебя закурить, но ты смотришь прямо на него, и он убегает на подгибающихся ногах, дико крича. Люди оборачиваются, раздражая тебя взглядами, но ты идешь дальше. Каблуки стучат, пальцы щелкают, ты даже на ходу покачиваешься в ритм.
Конечно, среди ночных гуляк вокруг поднимается паника, кто-то разбегается с твоей дороги, кто-то стоит прямо перед тобой с чем-то блестящим в руке. Он не хочет уходить, и ты почти танцевальным движением отбрасываешь его, как тряпичную куклу.
Ты слышишь, уже совсем отчетливо слышишь музыку - наконец-то, вот она, твоя дверь, венки уже убрали, траурные занавеси сняли, из окон струится теплый желтый свет. И музыка - несмолкающая, ритмичная, привязчивая.
Ты раздраженно стучишь в дверь, невольно повторяя ритм, и ждешь, похлопывая себя ладонью по бедру. Наконец дверь открывают - маленькая седая тетушка, она никогда тебе не нравилась, ты с ней даже не здороваешься, оттирая с дороги, и не обращаешь внимания на стук упавшего позади тебя тела.
В ярко освещенной гостиной смолкают разговоры, звенит уроненный кем-то бокал, кто-то открывает рот, но пока еще не кричит - единственным звуком остается музыка. Ты обводишь комнату злым взглядом.
Вот они: проигрыватель, динамики, пластинки - все здесь, на тумбочке, как и было в тот момент, когда ты умер, и чертова песня, которую ты запомнил вдоль и поперек, так и играет, как тогда. Кто же так любит этот простоватый мотивчик, что никак не может наслушаться?
Ты заносишь руки над проигрывателем, но кто-то хватает тебя за плечо. Ты оборачиваешься и получаешь тяжелый удар по голове. Что-то внутри тебя хрустит, раздражая еще сильнее - кажется, даже этот хруст попал в дурацкий ритм. Ты глухо ворчишь, отбираешь у кузена канделябр и сам бьешь его наотмашь. Он рушится на пол, и в гостиной начинается давка - все бегут прочь.
Канделябр приходится очень кстати. Динамики шипят и трещат, когда ты ломаешь деревянный корпус и рвешь мембраны, осколки пластинок усыпают пол, порванные провода искрят. Ты упоенно крушишь источник мерзкой музыки, пока не остается ни одного целого кусочка.
Наконец ты останавливаешься и прислушиваешься. С улицы слышны беспокойные крики, ты узнаешь голоса родственников и соседей.
На мгновение ты улыбаешься - и тут же кривишься, как от внезапной боли. Ты снова слышишь ненавистную песенку, тише и откуда-то издалека. Из соседнего дома, скорее всего.
Так и сжимая в руке канделябр, ты пинком распахиваешь дверь. Перед домом собралась небольшая толпа, у кого-то в руках блестят ножи и топоры, кто-то клацает затвором ружья. Музыка слышна с той стороны улицы, а эти идиоты - кто же еще станет слушать такую бездарность? - стоят у тебя на дороге.
Ты спускаешься с крыльца, слыша, что твои шаги следуют все тому же ритму, и идешь прямо на толпу. Грохочет выстрел, дробь дергает тебя назад и окончательно портит пиджак, и тебе приходится свернуть с пути, чтобы отобрать ружье и пробить прикладом голову стрелку. Толпа снова кричит и бросается прочь.
"Правильно, - думаешь ты, шагая вперед под отвратительную песню, - бегите. Потому что если вы будете мне мешать, я убью вас. Я выломаю каждую дверь на своем пути и порву на части каждого, кто слушает эту дрянь. Она достаточно надоела мне, когда я был жив. Хватит. Теперь я буду крушить, ломать и убивать. Пока от меня. Не отвяжется! Эта!! Чертова!!! ПЕСНЯ!!!"
Отплевавшись от земли и вытряхнув ее из волос, ты оглядываешь кладбищенский пейзаж. Прищелкиваешь пальцами, поправляешь на ходу грязный пиджак и идешь, пританцовывая, на мелькающий среди деревьев свет фонаря.
Испуганный сторож, седея на глазах, прижимает фонарь к груди и теряет дар речи. Ты не обращаешь внимания, сипло рычишь: "да дай уже сюда!" и отбираешь у него источник света. Потом, уже в его сторожке, придирчиво оглядываешь себя с ног до головы - волосы свалялись и покрылись комьями земли, одежда грязна и изорвана, лицо синеватое и в пятнах. "Нет, - думаешь ты. - В таких туфлях решительно нельзя выходить в город", - и откапываешь в тумбочке старомодные, но целые и блестящие штиблеты сторожа. Они идеально сидят на твоих ногах, и ты довольно прищелкиваешь каблуками, прежде чем выйти наружу.
Под полной луной и бегущими облаками ты напеваешь себе под нос, перебираешь пальцами воображаемые струны и даже слегка подпрыгиваешь в такт. Изредка мимо проносятся машины, и еще реже, поймав тебя в свет фар, водители резко меняют курс, объезжая тебя по широкой дуге.
Ты добираешься до своего города - знакомые узкие улочки, знакомые парочки на скамейках, знакомые пьяницы по углам и шпана в подворотнях. До тебя никому нет дела, а ты идешь, все отчетливее пританцовывая, с фонарем в руке, и находишь дорогу на слух.
Кто-то пытается попросить у тебя закурить, но ты смотришь прямо на него, и он убегает на подгибающихся ногах, дико крича. Люди оборачиваются, раздражая тебя взглядами, но ты идешь дальше. Каблуки стучат, пальцы щелкают, ты даже на ходу покачиваешься в ритм.
Конечно, среди ночных гуляк вокруг поднимается паника, кто-то разбегается с твоей дороги, кто-то стоит прямо перед тобой с чем-то блестящим в руке. Он не хочет уходить, и ты почти танцевальным движением отбрасываешь его, как тряпичную куклу.
Ты слышишь, уже совсем отчетливо слышишь музыку - наконец-то, вот она, твоя дверь, венки уже убрали, траурные занавеси сняли, из окон струится теплый желтый свет. И музыка - несмолкающая, ритмичная, привязчивая.
Ты раздраженно стучишь в дверь, невольно повторяя ритм, и ждешь, похлопывая себя ладонью по бедру. Наконец дверь открывают - маленькая седая тетушка, она никогда тебе не нравилась, ты с ней даже не здороваешься, оттирая с дороги, и не обращаешь внимания на стук упавшего позади тебя тела.
В ярко освещенной гостиной смолкают разговоры, звенит уроненный кем-то бокал, кто-то открывает рот, но пока еще не кричит - единственным звуком остается музыка. Ты обводишь комнату злым взглядом.
Вот они: проигрыватель, динамики, пластинки - все здесь, на тумбочке, как и было в тот момент, когда ты умер, и чертова песня, которую ты запомнил вдоль и поперек, так и играет, как тогда. Кто же так любит этот простоватый мотивчик, что никак не может наслушаться?
Ты заносишь руки над проигрывателем, но кто-то хватает тебя за плечо. Ты оборачиваешься и получаешь тяжелый удар по голове. Что-то внутри тебя хрустит, раздражая еще сильнее - кажется, даже этот хруст попал в дурацкий ритм. Ты глухо ворчишь, отбираешь у кузена канделябр и сам бьешь его наотмашь. Он рушится на пол, и в гостиной начинается давка - все бегут прочь.
Канделябр приходится очень кстати. Динамики шипят и трещат, когда ты ломаешь деревянный корпус и рвешь мембраны, осколки пластинок усыпают пол, порванные провода искрят. Ты упоенно крушишь источник мерзкой музыки, пока не остается ни одного целого кусочка.
Наконец ты останавливаешься и прислушиваешься. С улицы слышны беспокойные крики, ты узнаешь голоса родственников и соседей.
На мгновение ты улыбаешься - и тут же кривишься, как от внезапной боли. Ты снова слышишь ненавистную песенку, тише и откуда-то издалека. Из соседнего дома, скорее всего.
Так и сжимая в руке канделябр, ты пинком распахиваешь дверь. Перед домом собралась небольшая толпа, у кого-то в руках блестят ножи и топоры, кто-то клацает затвором ружья. Музыка слышна с той стороны улицы, а эти идиоты - кто же еще станет слушать такую бездарность? - стоят у тебя на дороге.
Ты спускаешься с крыльца, слыша, что твои шаги следуют все тому же ритму, и идешь прямо на толпу. Грохочет выстрел, дробь дергает тебя назад и окончательно портит пиджак, и тебе приходится свернуть с пути, чтобы отобрать ружье и пробить прикладом голову стрелку. Толпа снова кричит и бросается прочь.
"Правильно, - думаешь ты, шагая вперед под отвратительную песню, - бегите. Потому что если вы будете мне мешать, я убью вас. Я выломаю каждую дверь на своем пути и порву на части каждого, кто слушает эту дрянь. Она достаточно надоела мне, когда я был жив. Хватит. Теперь я буду крушить, ломать и убивать. Пока от меня. Не отвяжется! Эта!! Чертова!!! ПЕСНЯ!!!"
Reggae mortis, I think I've got reggae mortis... =)